Лидер нижегородской рок-группы «Хроноп» нажимает новую литературную клавишу

— Всё у вас по-особенному. Песни были и остаются. К концу сорокалетия — пришла крупная проза. Теперь поэзия. Стихи пишут в юности, а потом «лета к суровой прозе клонят». Хочется спросить: что стряслось?

— Мне как раз кажется, что у меня все происходит гармонично. Представь, что песни — это всего лишь одна клавиша на фортепиано. И когда ты жмешь на нее почти тридцать лет, у тебя уже слух притупляется, тебе становится скучно. И тогда ты робко нажимаешь на соседнюю клавишу — а там, выясняется, находится твоя большая проза. И ты пишешь роман, удивляясь тому, что не смел жать на эту клавишу раньше. После романа ты начинаешь тыкать и другие клавиши — тут сказки, а там стихи. И вот еще пристрастился клеить коллажи из старых афиш — это очередная клавиша…

— Получается, с неожиданностью для себя обнаружили, что одними песнями всего не сказать?

— Конечно, песнями все на свете не сказать и весь мир не описать. Песня — вообще очень архаичная форма. Приходится сапогом забивать текст в прокрустово ложе ритма, размера, куплетов-припевов. Ты дико зажат, связан. А когда сочиняешь стихи — освобождаешься от любых пут. Я ведь чаще всего пишу верлибры. И если в верлибре вдруг появляется рифма, она почти всегда провоцирует улыбку. Чем я и пользуюсь иногда.

— Что бы я ни делал, говорите вы в одном интервью, я рассказываю о себе. Книга «Стихи» — не исключение?

— Ну да, я два романа написал о себе и своих друзьях-хронопах. И хотелось бы написать еще один. Возможно, придет и его время. Про себя писать легче всего. Я недавно прочитал толстенный том «Писем Ван Гога». Так вот он всю жизнь мучился недостатком натурщиков. Он мечтал ежедневно рисовать фигуры, но труд натурщиков надо было оплачивать, а у него и на себя-то денег не было. Ван Гог в итоге стал рисовать себя. У него 35 автопортретов, и это все непререкаемые шедевры. Когда начинаешь писать о себе, ты даже начинаешь лучше себя понимать. Да и вообще зачем писать о других — с собой бы разобраться.

— Знаю, что оформлению своих книг, обложек альбомов и всего остального вы уделяете большое внимание. Все обложки к альбомам группы «Хроноп» делала ваша жена Елена. «Стихи» оформлены крайне интересно и в то же время просто…

— Дизайн — то, что нас с Леной очень занимает. Ей, художнице с высшим образованием, интересно оформлять хроноповские альбомы, делать наши афиши. И в оформлении «Стихов» Лена попыталась соединить современные тенденции с находками первых десятилетий прошлого века. Кое-что она, кстати, подсмотрела в калифорнийском музее ЛАКМА. Сделала несколько вариантов, я выбрал лучший. Не представляю, кто бы мог сделать более соответствующее текстам оформление.

— Корпус сборника — личные, биографические тексты, inner bio Демидова. Вы полагаете себя наследником «новейшей искренности». Растолкуйте, Вадим, что вкладываете в это понятие?

— В прошлом году мы с Леной отдыхали в Италии, и я все две недели читал посмертный сборник Чарльза Буковски «Вспышка молнии за горой». Неизлечимо больной поэт, сочиняя стихи в больничной палате, вышел на совершенно невероятный уровень искренности. Это та искренность, которая одной ногой в цинизме, а другой — в черном юморе. Автор и подводил итоги, и одновременно во всем этом был задор юного бычка, а 25-м кадром сквозил белый свет и надежда. И я тогда подумал, что хотел бы написать такую книгу. Во мне тоже есть и цинизм, и черный юмор, но они здорово разбавлены хроноповским романтизмом. Все-таки я недобитый романтик — и даже в своих самых жестких текстах им остаюсь. Мне ужасно не хватает в книгах нежности и света. Все такое рациональное, все от ума. Все морочат себя новыми смыслами. Начитаешься такого и хочется сочинить книгу на простом разговорном языке, рассказывающую о самых незатейливых вещах.

— Из каких литературных традиций и явлений вы выросли?

— Да что только на меня не влияет. Я стою в очереди за молоком, и оброненное кем-то слово может превратиться в огромную стихотворную телегу. Я наблюдаю, как детская площадка под окнами превратилась в парковку — и вот тебе текст. Смотрю какой-нибудь американский сериал, разговариваю с приятелем по телефону, переписываюсь с кем-то в «Фейсбуке» — и любое брошенное слово тут же вставляется в новый стих. Но больше всего меня провоцирует на творчество наша с Леной семейная жизнь. Любая мелочь, вроде замены светильника — уже событие, которое можно опоэтизировать. Я вообще певец простых бытовых радостей.

— Где и с кем издали книгу?

— Сборник самиздатовский. Издан при поддержке друзей, которые так скромны, что не любят, когда их имена светят.

— А как у нас с поэтами в городе, с литературной жизнью? Что думаете?

— Мой принцип в отношении поэзии тот же, что в отношении других культурных явлений: хочу я оттуда что-то украсть или нет. Это универсальное и очень простое правило. На фестивале «Стрелка» я довольно внимательно слушал поэтов — но украсть ни у кого ничего не захотелось. Но если говорить о российской современной поэзии, то существует великое множество текстов, о которых я жалею, что не их автор. Но вообще-то я больше радуюсь чужим успехам и достижениям, чем своим.

— В чем разница текстом песни и стихотворением?

— Думаю, уместно выпускать песенники с нотами. Но лучше всего тексты песен смотрятся в буклете к альбому. Но читать их как стихи? Пожалуй, читать на бумаге даже тексты великих, как Гребенщиков — одно расстройство. Тексты следует петь, а стихи — читать.

— У вас на «Фейсбуке» появляются стихотворения с пометкой «из книги Стихи-2». Уже думаете о новом сборнике?

— Почему бы нет. Книжка всегда начинается с одного стиха.

— Мое любимое стихотворение в вашей книге заканчивается словами «Чудо всего только раз случается в жизни/И то не со всеми…» Серьезно так думаете?

— К сожалению, сейчас не время чудес. Ручеек чудес иссыхает. Как иссыхает ручеек человеческого общения. Как иссыхает участие в каждодневной жизни друг друга. Вместе с тем интерес к чудесам огромен. В этом году на «Большой книге» победил роман о чудеснике, о святом. Телевизор переполнен ясновидящими, экстрасенсами. При этом никто из них ничего не видит, не чувствует — одни мошенники. В какой-то мере успокаивает, что поэзия по-прежнему дает ощущение чуда.

Дмитрий Ларионов

Лидер «Хронопа» Вадим Демидов рассказал о книге своих стихов

В ноябре этого года из печати выходит книга стихов лидера группы «Хроноп» Вадима Демидова. Событие важное и значимое. И не только потому, что это очередная книга отечественного музыканта, но и с той позиции, что раньше Вадим, по его собственному признанию, стихов не писал – только песни. Сборник вот-вот поступит в продажу. В преддверии этого события портал «Репродуктор» обратился к автору с просьбой рассказать об этом издании, что он любезно согласился.

О том, как появилась идея такого сборника:

«У меня в 2013 году случился поэтический загул. Никогда раньше я не писал стихи (только песни!), а тут как прорвало. И так по зернышку, по слову, по строчке с марта по октябрь выстраивалась автобиография в стихах, где воспоминания о детстве соседствовали с зарисовками дня сегодняшнего. Прозрачная и немножко пьяная грусть впополаме с хармсовской абсурдинкой.

Когда я занимался составлением сборника (конечно, я выбросил стихов пятнадцать, что ли, или больше), то ко мне не раз приходила мысль, что возможно, это лучшее из того, что я создал – лучше моих песен, лучше романов. Тут я вышел на какой-то новый для себя уровень искренности»

О том, произведения какого периода составили книгу:

«Только то, что сочинено с марта по октябрь. У меня есть песня ”С октября по март” – а тут ровно наоборот. Песнями они, конечно, не станут, я писал в основном верлибры. Хотя есть и с рифмами – только я пользуюсь рифмой необычно, первые строки в строфе оставляю без рифм, они появляются лишь в конце строф. И как ни странно, часто рифма является ироничным акцентом».

О том, кто причастен к появлению издания и кто какую роль сыграл в реализации проекта:

«Вообще издание книги – идея москвича Вадима Силаева, большого любителя рока и преданного фаната винтажных гитар. Мы с ним познакомились полтора года назад, когда он предложил мне участвовать в трибьюте Алексея Полковника. Ему нравятся мои романы, и когда зашел разговор о стихах – он сразу уговорил их напечатать. Тираж будет просто смехотворный, можно сказать, пробный. Только для самых-самых поклонников. Продавать буду на концертах, возможно, презентацию устрою. Лена, моя жена, она оформляет все альбомы ”Хронопа”, сделала прекраснейшую обложку. Очень подходящую моим текстам».

Кстати, издание книги не единственное событие, связанное с группой «Хроноп». Совсем недавно состоялся интернет-релиз нового сингла «Любовь, свобода и рок-н-ролл», который предваряет выход нового студийного альбома коллектива.

О том, на какой стадии находится работа над новым альбомом «Хронопа»:

«Перед альбомом выйдет сингл “Любовь, свобода и рок-н-ролл” на CD. В него кроме оригинала, войдут три ремикса. Опять же, тираж крохотный – это просто для истории. Для самых преданных хронопов.

А сам альбом находится в стадии сведения. Я еще не слышал ни одного готового трека. Хотя Алекс Репьев, саундпродюсер, высылал песни три для разминки – и в результате я, недовольный тем, как звучит кое-где вокал – поехал переписывать его. Естественно, мы с Алексом постоянно на связи – и недавно он мне написал, что постепенно нащупывает звук альбома, так что, возможно, через месяц-другой альбом будет завершен. Однако в него еще требуется дописать какие-то гитарные мелочи – и Алекс с гитаристом Мишей Киселевым до сих пор собираются иногда по вечерам и ”лакируют” песни».

Источник

В новой книге Вадима Демидова “Сержант Пеппер, живы твои сыновья!” миф и реальность неотделимы

Середина 80-х. Серый страшный город, окруженный Стеной, которая отгораживает его от всего остального мира. Серые безликие люди с рыбьими глазами и неуловимыми фамилиями – сотрудники “органов”.

И на фоне этой действительности – внутренние эмигранты, те, кто не шагает строем. Не потому что против строя, а потому что им это просто не интересно. А интересно сочинять и исполнять песни, коллекционировать редкие пластинки зарубежных групп и книги, общаться с друзьями, влюбляться…

Но все это идет вразрез с “линией партии”. Потому что “кто не с нами, тот против”.

– Вадим, как ты вообще собрался книгу написать и где время нашел?

– Если книга выйдет, я скажу большое спасибо моему другу Коле Громазину за то, что он предоставил мне время, оно сейчас ценнее денег. Это было лето 2008 года. Мы с “Хронопом” писали “Венецианский альбом”. Но началось время отпусков, все разъехались. И вот я возвращался из Москвы.

Получилось так, что мы оказались в одном вагоне с Захаром Прилепиным. Так друг другу обрадовались, что отправились в вагон-ресторан и там проговорили до трех ночи. Я даже билет проводнице забыл отдать, она меня в вагоне-ресторане разыскала. Потом я лег, сон не шел…

Но когда я наконец уснул, то увидел во сне свой роман. Вернее – завязку и финальную сцену. Теперь я знаю, что можно начинать писать, когда уже знаешь финал.

– Так это Захар тебя сподвиг писать книгу?

– Он мне совет дал, которым я, правда, не всегда пользовался: “Пиши о том, что знаешь”. Роман я написал за три недели.

– Роман очень неоднозначный. Как его приняли читатели, хронопы?

– Когда я его год назад начал рассылать для прочтения то одному знакомому, то другому, пошла волна. И выяснилось, что люди сами не всегда помнят, что было, а чего не было. Со времени описываемых событий прошло четверть века.

– Да, я тоже себя поймала на мысли, что сомневаюсь, существовала ли та самая Стена, которая у тебя в романе огораживает Горький.

– Светлана Кукина после прочтения прислала письмо: “Я уже и не помню, что Стена была”.

Почему я ее создал? Я хотел написать реалистичный роман, но чтобы при этом он был слегка волшебный, чтобы реальность была со сдвигом. Так появилась “китайка”. Она стала героем романа, живым персонажем, символом закрытого города. В продолжении, которое уже написано и выйдет вместе с первой книгой, есть сцена, когда Борис Немцов открывает город, и народ разносит “китайку”. Потом некоторые люди разбогатеют на ее обломках.

– Похоже на разрушение Берлинской стены.

– Да, аллюзии к этому событию здесь есть.

– Вадим, если уж люди, которые в то время жили, сомневаются в существовании Стены, пропусков при переезде из верхней части города в нижнюю и обратно, то что говорить о следующем поколении. Они могут воспринять художественный прием как реальность. Ты себя ощущаешь в роли мифотворца?

– Я вообще люблю читать книги о городах. Например, “Стамбул. Город воспоминаний” Орхана Памука. Там рассказывается о жизни одной семьи в контексте города. Об улицах и домах… Мне неважно, правда это или нет, но затягивает. Мне бы хотелось, чтобы кто-то написал такую книгу о Нижнем Новгороде.

Но есть другой вариант. Последняя книга Дэна Брауна “Утраченный символ”. Он пишет о Вашингтоне. В реальном городе находит следы древних мистерий, какие-то масонские артефакты. И город обрастает мифами.

– Сколько в романе вообще реального и вымышленного?

– Практически все люди реальные. Хронопы выведены под кличками, причем реальными. Дом на улице Славянской, 4Б, где мы тогда репетировали, о нем в романе идет речь, до сих пор стоит. Правда, крыша провалилась, и жить там уже нельзя.

Многие вещи я записывал со слов участников событий. Историю с Сахаровым мне продиктовала знакомая, которая встречалась в середине 80-х со ссыльным академиком. О том, как “органы” давили на людей, помню по собственному опыту. И хронопов заставлял вспоминать дословно, чем их там шантажировали.

Весь сюжет про французов, приезжавших в Питер с портативной студией, чтобы записать советские рок-группы – правда. Когда на хронопов давили, не выпускали из города – это и была Стена в ее физическом воплощении.

– Как это было?

– Я работал на телевизионном заводе молодым “инженегром”. Когда нам стало известно о том, что энтузиасты-французы приедут для того, чтобы записать песни “Хронопа”, я заранее, месяца за полтора, написал заявление на отпуск. И тут мне вдруг заявляют, что отпуск дать не могут в связи с производственной необходимостью. Какая там необходимость, я в отделе никому и не нужен был. Просто на мое начальство надавили…

– Хронопы приняли книгу?

– Два на два. Двое хронопов сказали, что нужно было меньше фантазий. Я же был озабочен тем, чтобы герои вышли разными. Поэтому появились внутренние мифы: Дух ловит крыс, Бух – любитель восточной философии и точных цифр, Нюх – изобретатель и резонер… Иначе бы все они в романе сливались в общую массу.

В нашей литературе 90-х годов прошлого века действовали сплошь герои-схемы, которые использовались авторами для проведения идеи. Это хорошие книги, но этим персонажам не сопереживаешь. В новое время появились такие герои, как прилепинский Санькя. Живые. Мне не хотелось, чтобы в моем романе действовали схемы.

При этом замечу, что хронопы – не бунтари. Они не пытаются переделать мир. Их сопротивление в рамках закона. Они просто хотели жить и выступать, записывать альбомы, самовыражаться. Все их изменения касались их внутреннего мира.

– Трудно было напечатать книгу?

– Авторы часто говорят, что нужно долго бегать за издателями, упрашивать и т.д. У меня это получилось по-другому. Я послал роман на литературную премию “Нос”, основанную благотворительным Фондом Михаила Прохорова. И книга попала в лонг-лист.

Моя рукопись была окружена книгами известных писателей – Пелевина, Сорокина, Алешковского, Прилепина – но в шорт-лист не попали ни я, ни они.

Позже мы познакомились с сестрой Михаила Прохорова – Ириной, которая возглавляет издательство “Новое литературное обозрение”, и она предложила издать роман сразу с продолжением. Книга попала в план следующего года.

– Она как-то на творчество “Хронопа” повлияла?

– Альбомы, записанные после романа, более концептуальны, серьезны. Вновь появились песни социального плана, немало взрослой поколенческой лирики.

– А сами хронопы с возрастом не превратились в фамов?

– Нет. Даже если они занимают солидные посты, они все равно остаются хронопами. Это видно по тому, о чем мы разговариваем, когда встречаемся, какие книги и песни пишем.

Кстати

Хронопы и фамы – герои произведения Хулио Кортасара «Истории хронопов и фамов». Хронопы (от греч. shronos – время) – «зеленые, влажные и щетинистые фитюльки», внутренне свободные, презирающие условности и быт мечтатели, существа «не от мира сего» (сам Кортасар причислял себя к хронопам).

Фамы – благоразумны, самодовольны, осторожны, дорожат своей репутацией (испанское слово fama означает не только «слава», но также и «репутация, общественное мнение, молва»).

Татьяна Михайлова