Вадим Демидов: «Поэзия по-прежнему дает ощущение чуда…»

Лидер нижегородской рок-группы «Хроноп» нажимает новую литературную клавишу

— Всё у вас по-особенному. Песни были и остаются. К концу сорокалетия — пришла крупная проза. Теперь поэзия. Стихи пишут в юности, а потом «лета к суровой прозе клонят». Хочется спросить: что стряслось?

— Мне как раз кажется, что у меня все происходит гармонично. Представь, что песни — это всего лишь одна клавиша на фортепиано. И когда ты жмешь на нее почти тридцать лет, у тебя уже слух притупляется, тебе становится скучно. И тогда ты робко нажимаешь на соседнюю клавишу — а там, выясняется, находится твоя большая проза. И ты пишешь роман, удивляясь тому, что не смел жать на эту клавишу раньше. После романа ты начинаешь тыкать и другие клавиши — тут сказки, а там стихи. И вот еще пристрастился клеить коллажи из старых афиш — это очередная клавиша…

— Получается, с неожиданностью для себя обнаружили, что одними песнями всего не сказать?

— Конечно, песнями все на свете не сказать и весь мир не описать. Песня — вообще очень архаичная форма. Приходится сапогом забивать текст в прокрустово ложе ритма, размера, куплетов-припевов. Ты дико зажат, связан. А когда сочиняешь стихи — освобождаешься от любых пут. Я ведь чаще всего пишу верлибры. И если в верлибре вдруг появляется рифма, она почти всегда провоцирует улыбку. Чем я и пользуюсь иногда.

— Что бы я ни делал, говорите вы в одном интервью, я рассказываю о себе. Книга «Стихи» — не исключение?

— Ну да, я два романа написал о себе и своих друзьях-хронопах. И хотелось бы написать еще один. Возможно, придет и его время. Про себя писать легче всего. Я недавно прочитал толстенный том «Писем Ван Гога». Так вот он всю жизнь мучился недостатком натурщиков. Он мечтал ежедневно рисовать фигуры, но труд натурщиков надо было оплачивать, а у него и на себя-то денег не было. Ван Гог в итоге стал рисовать себя. У него 35 автопортретов, и это все непререкаемые шедевры. Когда начинаешь писать о себе, ты даже начинаешь лучше себя понимать. Да и вообще зачем писать о других — с собой бы разобраться.

— Знаю, что оформлению своих книг, обложек альбомов и всего остального вы уделяете большое внимание. Все обложки к альбомам группы «Хроноп» делала ваша жена Елена. «Стихи» оформлены крайне интересно и в то же время просто…

— Дизайн — то, что нас с Леной очень занимает. Ей, художнице с высшим образованием, интересно оформлять хроноповские альбомы, делать наши афиши. И в оформлении «Стихов» Лена попыталась соединить современные тенденции с находками первых десятилетий прошлого века. Кое-что она, кстати, подсмотрела в калифорнийском музее ЛАКМА. Сделала несколько вариантов, я выбрал лучший. Не представляю, кто бы мог сделать более соответствующее текстам оформление.

— Корпус сборника — личные, биографические тексты, inner bio Демидова. Вы полагаете себя наследником «новейшей искренности». Растолкуйте, Вадим, что вкладываете в это понятие?

— В прошлом году мы с Леной отдыхали в Италии, и я все две недели читал посмертный сборник Чарльза Буковски «Вспышка молнии за горой». Неизлечимо больной поэт, сочиняя стихи в больничной палате, вышел на совершенно невероятный уровень искренности. Это та искренность, которая одной ногой в цинизме, а другой — в черном юморе. Автор и подводил итоги, и одновременно во всем этом был задор юного бычка, а 25-м кадром сквозил белый свет и надежда. И я тогда подумал, что хотел бы написать такую книгу. Во мне тоже есть и цинизм, и черный юмор, но они здорово разбавлены хроноповским романтизмом. Все-таки я недобитый романтик — и даже в своих самых жестких текстах им остаюсь. Мне ужасно не хватает в книгах нежности и света. Все такое рациональное, все от ума. Все морочат себя новыми смыслами. Начитаешься такого и хочется сочинить книгу на простом разговорном языке, рассказывающую о самых незатейливых вещах.

— Из каких литературных традиций и явлений вы выросли?

— Да что только на меня не влияет. Я стою в очереди за молоком, и оброненное кем-то слово может превратиться в огромную стихотворную телегу. Я наблюдаю, как детская площадка под окнами превратилась в парковку — и вот тебе текст. Смотрю какой-нибудь американский сериал, разговариваю с приятелем по телефону, переписываюсь с кем-то в «Фейсбуке» — и любое брошенное слово тут же вставляется в новый стих. Но больше всего меня провоцирует на творчество наша с Леной семейная жизнь. Любая мелочь, вроде замены светильника — уже событие, которое можно опоэтизировать. Я вообще певец простых бытовых радостей.

— Где и с кем издали книгу?

— Сборник самиздатовский. Издан при поддержке друзей, которые так скромны, что не любят, когда их имена светят.

— А как у нас с поэтами в городе, с литературной жизнью? Что думаете?

— Мой принцип в отношении поэзии тот же, что в отношении других культурных явлений: хочу я оттуда что-то украсть или нет. Это универсальное и очень простое правило. На фестивале «Стрелка» я довольно внимательно слушал поэтов — но украсть ни у кого ничего не захотелось. Но если говорить о российской современной поэзии, то существует великое множество текстов, о которых я жалею, что не их автор. Но вообще-то я больше радуюсь чужим успехам и достижениям, чем своим.

— В чем разница текстом песни и стихотворением?

— Думаю, уместно выпускать песенники с нотами. Но лучше всего тексты песен смотрятся в буклете к альбому. Но читать их как стихи? Пожалуй, читать на бумаге даже тексты великих, как Гребенщиков — одно расстройство. Тексты следует петь, а стихи — читать.

— У вас на «Фейсбуке» появляются стихотворения с пометкой «из книги Стихи-2». Уже думаете о новом сборнике?

— Почему бы нет. Книжка всегда начинается с одного стиха.

— Мое любимое стихотворение в вашей книге заканчивается словами «Чудо всего только раз случается в жизни/И то не со всеми…» Серьезно так думаете?

— К сожалению, сейчас не время чудес. Ручеек чудес иссыхает. Как иссыхает ручеек человеческого общения. Как иссыхает участие в каждодневной жизни друг друга. Вместе с тем интерес к чудесам огромен. В этом году на «Большой книге» победил роман о чудеснике, о святом. Телевизор переполнен ясновидящими, экстрасенсами. При этом никто из них ничего не видит, не чувствует — одни мошенники. В какой-то мере успокаивает, что поэзия по-прежнему дает ощущение чуда.

Дмитрий Ларионов