Нижняя Венеция. Мила Зуева о Венецианском альбоме, 2009.

Нижняя Венеция
   «Хей -эй, давай еще немного поживи во мне…» — эта песня лишь бонус к «Венецианскому альбому». И вряд ли хроноп в ней обращается к женщине. Есть робкое предположение, что посвящена она ни кому, ни чему иному, как новой пластинке, каждой ее песне – «…сделана ты вся из моего ребра». Не хочется хронопу отпускать ее из себя – хочется уберечь от дурных трактовок, перепевов, ненужных рецензий. Только как удержишь? – она прекрасна и крылата…

    Режу лук, много лука – пилю, кромсаю. Плачешь что ли? — спрашивают обеспокоено только что пришедшие. Да вот, — смеюсь,- представляешь, ничто так не выдавливает слезу, как лук.
   Ну, не признаваться же, что песня так подействовала — В РУКАХ ДУРАКА — может, и не одна она, а скорее даже весь альбом. Новый альбом хронопа. Венецианский.
   Бывают такие слезы, которыми даже мужчине не грех умыться. Злые что ли? по-хорошему злые. Не от сантиментов которые. От которых не размякаешь, а, наоборот, как-то собираешься — словно подтянули тебя изнутри. И глаза омываются лишь для того, чтоб резкость навести, видеть лучше. Да и не только видеть…
   Странно, мне сначала не очень-то понравился голос на пластинке — какой-то слишком уж «чистенький», слишком молодой. Черт возьми, да на первый круг мне показалось это едва ли не рецессией — особенно после концерта накануне, в доме актера. Где было «не в голосе», чуть хрипло лающе даже, больнО, ожесточенно – и мне такой ВОКАЛ показался восхитительно органичным для новых песен хронопа. Мало того, я еще и настрой внутренний в Вадиме обнаружила другой, не особо вроде ему свойственный, но очень вовремя возникший. Этакая несколько отчужденная отвязность и способность в любой момент всех послать на… Воинствующий пофигизм — бывает такой? Пофигизм в смысле потрясающей убежденности в своей правоте, совершенно независимой от окружающих реакций и прочих обстоятельств. Три человека в зале? — плевать, все равно буду петь, значит, это нужно троим — и, главное, мне самому. Нам самим. Хотя на самом деле в зале человек 50-60 было. Потом оказалось, что Хроноп просто болел (но ничего не бывает просто так!), а на пластинке я услышала совсем другой голос. Но, но… возможно, именно альбомное исполнение — пение, как будто игнорирующее и слова, и музыку, ее неотвратимую многоголосую лавину, в которой боль, радость, взмах крыла бабочки, война, любимые, ненавистные, юные березки и выкорчеванные с огромными корнями столетние дубы… И в какой-то момент этот вроде бы отдельный голос хронопа вдруг показался мне нежным ангелом над неспешной пульсирующей разными сердцами рекой. И такое сочетание, наверное, сильнее и беспощаднее.
   Представьте себе дантиста, который под музыку, например, Бетховена — вместо анестезии — удаляет вам тончайшей иглой оголенный нерв. Ласково при этом улыбаясь…

   Сейчас уже, наверное, не так важно, что повлияло на рождение этого альбома, что спровоцировало его. Главное, что хроноп отвлекся на время от обустаивания своего чудесного мирка, расшторил занавесочки, вышел на улицу, увидел чуть дальше ближнего круга. Мало того, стал на все это реагировать. Причем не очень-то прячась при этом за метафоры, не слишком поэтизируя происходящее вокруг. Он даже не побоялся быть декларативным, манифестным. «Какие-то уж больно политические песни», — критически заметили юные девочки в Рок-баре, трепеща в то же время от восторга. Что тут скажешь? — амбивалентность свойственна юности:)
   Но альбом не политический. А если и политический отчасти – то на первом месте все равно вопросы внутренней политики хронопа. И, быть может, все не так, не так, и все это лишь почудилось мне… Но включаю сначала – «Даже если на это уйдет вся моя жизнь» — и практически вижу, как хроноп начинает свой «крестовый поход». С трудом преодолевая притяжение дома, любимой, тепла и счастья – особая вязкость музыки – он стремится, не без насилия над собой, стремится уйти. Отправиться в особое путешествие, которое предпринимают, чтобы, в очередной раз, найти себя, доказать что-то себе и другим. Вернуть, в конце концов, солнце, дырявя одну за другой кислотные тучи. И главное здесь – не переместить подальше свое тело, а отстраниться душой, чтобы ничто не расслабляло, не мешало мобилизовать все силы и возможности. Никто не ставил бы оберегающих заслонов и фильтров, не согревал. Как тело бросают в прорубь – и оно становится здоровее и выносливее, так и душу надо иногда также безжалостно раздевать и отправлять в ледяную воду.
   И Хроноп отправляется – он может ходить по собственному дому – но это иллюзия – он далеко. Изъят из этого мирка – и отправлен, самим же собой, в большой мир. В мир, где зачастую говорят на непонятном хронопу языке, в мир, стоящий давно на воде – на воде со множеством течений, но все больше пахнущий тиной. Фасадом иногда прекрасный, но что за ним?- «Мы нашли только боль…» — кунсткамера? жена из Икеи? Вот там и гребет теперь — воюет, пьет, вдохновляется, трезвеет, тоскует, разглядывает себя в различных зеркалах, в зрачках тех, что напротив, в экранных героях… Обнажаются нервы. Идет настройка тонких чувств.
   Но вы не бойтесь за него – он вышел в путь с приличным запасом тепла, решив не отрицать воспоминания различной давности. И он даже сам себе может спеть колыбельную… «Спи, хроноп, в объятиях темных ночей – Ты всегда был один, ты всегда был ничей…»
   А как было бы прекрасно, если бы Хроноп вдруг стал выступать на улице. На крыше, на площади — на открытом месте. А люди бы шли и слышали, и видели, чувствовали. Это витало бы в воздухе, растекалось по улицам. — Стоять, лица не терять, стоять! – и лицо хронопа, разрезанное гондолой злого улыбающегося рта. Нижняя Венеция?..
   «Только не плачь и за спиною не сжимай кулачки, У нас написано на лбу дурачки – и это очень плохо лечится…» — в общем, я и так распеваю эти песни, по улицам идучи – под аккомпанемент стонущего, ревущего и громыхающего города.

   Мила Зуева